Читать интересную книгу Рука, что впервые держала мою - Мэгги О`Фаррелл

Тед смотрит на экран, где темным ангелом парит киногерой. Потом — на репродукцию Элининой картины. Трясет онемевшей рукой, в нее будто впились тысячи игл — не пора ли опять к врачу? — и встает. Смотрит на свои руки, на большой палец со шрамом, на клавиатуру телефона. Снимает трубку. Надо перезвонить отцу. Или еще раз набрать номер Элины, узнать, все ли в порядке. Но Тед не набирает ничей номер. Он сидит за столом, прижав к уху трубку, и слушает гудки, монотонные, успокаивающие, как шелест листьев на ветру, как шорох волн по прибрежной гальке.

Звонок в дверь, еще звонок. Элина в гостевой комнате, складывает детскую одежду: кофточки, костюмчики, носочки — крохотные, будто игрушечные.

— Тед! — зовет она. — Тед!

Тед не откликается. В дверь звонят и звонят. Отбросив кофточку, Элина идет открывать.

За дверью стоит Симми.

— Малышка Мю, — говорит он, — я приехал вас похитить!

Элина смеется. Как тут не смеяться? Симми в соломенной шляпе и широченной рубахе, разрисованной цветными шезлонгами.

— Вид у тебя… даже не знаю… будто тебе сейчас на сцену, в мюзикле выступать, — замечает Элина.

Симми отвечает, широко раскинув руки:

— Вся моя жизнь — мюзикл. Ну же, едем!

— Куда?

— Далеко. Живей, живей. — Симми позвякивает ключами от машины. — Времени в обрез.

— Но… — Элина собирается с мыслями, — куда мы едем?

— Говорю же, далеко. Где твой муженек, дома?

— В саду с малышом.

— С Ионой, — строго поправляет Симми и, шагнув в прихожую, шарит среди одежды на вешалке. — Все «малыш» да «малыш», пора бросать эту привычку. Я же тебя не называю «женщина»! — Симми протягивает Элине жакет и панаму.

Элина нехотя берет их и опускается на нижнюю ступеньку крыльца.

— Что ты затеял, Сим?

— В этом доме сумки нормальной нет? — спрашивает Симми все так же строго, хватает зеленую кожаную сумочку со множеством молний и отбрасывает прочь. — Настоящей, вроде чемодана. Для вещей.

— Для каких вещей? — переспрашивает Элина, пока Симми обшаривает вешалку.

— Для детских. Для подгузников и всякой ерунды. Сама знаешь. Клетчатое уродство, которое берут в дорогу.

Элина указывает на парусиновую сумку у дверей.

— Вот эта? — Симми тычет в нее носком туфли. — Шутишь? В такой сумке моя мама хранит комбикорм. — Он открывает сумку. — Гм. Ну-ка, глянем. Подгузники, — перечисляет он, — раз. Вата — два. Салфетки — три. Маленькие белые штучки — четыре. Что еще нам нужно?

— Сим, я не могу просто так, ни с того ни с сего…

— Бутылочки. Как насчет бутылочек? Не нужны?

— Нет. — Элина указывает на свою грудь. — Я…

— А-а, — Симми морщит нос, — понял. Ты все сама. Тебе их и нести. Где Тед? Тед! — вопит он. — Ну же, поехали!

Поехали! — думает Элина, когда они мчатся с ветерком на машине Симми вдоль людных улиц, мимо ребятишек на велосипедах, мимо стаек подростков, мимо цветущих деревьев. Это ее любимое слово. Поехали! Будто зов из той, прошлой жизни, сплошь состоявшей из приездов и отъездов. Теперь она будто приросла к месту, как ракушка, — привязана к дому и окрестным улочкам. Поехали!

Она держит в ладони кулачок Ионы. Малыш сидит в автокресле, таращит глазки. Он, видимо, так же потрясен, как и Элина, столь неожиданным выходом в свет. Впереди сидят Тед и Симми, спорят, какой диск поставить. Соломенная шляпа теперь на затылке Теда, а Симми одной рукой держит руль, а другой зажимает щель проигрывателя, чтобы Тед не вставил свой диск. Оба смеются, а в открытые окна машины задувает теплый ветерок.

Они приезжают в Национальную портретную галерею. Симми несет в слинге Иону, Тед тащит парусиновую сумку с подгузниками, так что руки у Элины свободны. Тед предлагает зайти в кафе на верхнем этаже, но Симми возмущается: что за мещанство! Мы пришли смотреть выставку Джона Дикина, говорит он, а не пить дорогущий капучино.

— Что за птица Джон Дикин? — бурчит Тед.

— Что скажешь, Малышка Мю? — обращается Симми к Элине.

— М-м… — Элина задумалась, — фотограф. Да, фотограф. Современник Фрэнсиса Бэкона?

— Десять баллов! — восклицает Симми. И берет обоих за руки. — Дети, — объявляет он громовым голосом, так что на них оборачиваются, — сейчас мы с вами перенесемся в развратный, богемный послевоенный Лондон. Ну что, готовы? — Он смотрит на Теда.

— Нет, мне бы чашечку ко…

— А ты готова? — спрашивает Симми у Элины.

— Да, — отвечает она сквозь смех.

Симми наклоняется к Ионе:

— А ты готов? Да ты, я вижу, спишь! Ну и ладно. Пошли. — И тащит их за руки в дверь.

В первый раз Элина увидела Симми одним утром в гостиной Теда. Она снимала у Теда комнату уже с месяц; как-то раз она собиралась на работу (она преподавала в Ист-Энде), спустилась в гостиную — а на диване храпит рыжий громила в немыслимых лохмотьях. Элина на цыпочках прокралась в кухню, поставила чайник, стараясь не шуметь.

— Спорим, — рыкнули с дивана, — вы ставите чай!

Элина обернулась. Незнакомец, высунувшись из-за спинки дивана, разглядывал ее.

— Вообще-то, кофе.

— Тем лучше. Вы просто ангел. Не угостите чашечкой?

Элина угостила. Принесла кофе ему на диван, а сама уселась с чашкой на ковер.

— Боже, — выдохнул незнакомец после первого глотка, — все горло сжег.

— Крепковат? — спросила Элина.

— Не то слово. — Он помассировал шею. — Так и голос потерять недолго. Так давайте же насладимся! — Он улыбнулся и сел рядом с ней на ковер. — Поведайте мне все ваши тайны, Квартирантка Теда.

Тем же вечером, увидев Теда, — он и его подружка Иветт вместе готовили ужин — Элина спросила, что за тип лежал на диване.

— Симми? — переспросил Тед, даже не повернув головы. — Джеймс Симпкин, вот его полное имя. Он здесь ночует иногда — у него свой ключ. Я его предупредил, что мансарда занята, вот он, наверное, и лег на диване. Молодец, что не забыл, — добавил Тед, — а то вломился бы к тебе среди ночи.

— Громко разговаривал? Нес всякий бред? — спросила ее Иветт, положив в рот оливку. — И был в разных ботинках?

— Нет, но был подпоясан зеленой бельевой веревкой.

— Ты не смотри, во что он одет, — сказала Иветт. — Его семье принадлежит пол-Дорсета.

— Ну и ну!

Тед повернулся, выбрал из ящика нож.

— В этой стране только верхушка может позволить себе рядиться в лохмотья. Не спрашивай почему.

На выставке Элина смотрит в темные полуприкрытые глаза знаменитого итальянского скульптора, в большие подведенные глаза актрисы пятидесятых, снискавшей дурную славу из-за пристрастия к наркотикам. Вот худое, красивое лицо Оливера Бернарда.[13] А вот Фрэнсис Бэкон, крупным планом, будто готов поцеловать объектив. Вот трое на фоне стены, хмурые, кожа отливает металлом. Элина застает Теда перед портретом мужчины и женщины. Мужчина одной рукой приобнял женщину за плечи, в другой держит сигарету. Женщина одета в черное, на голове шарф, конец его ниспадает на плечо. Мужчина косится на нее, а она смотрит прямо на зрителя смелым, оценивающим взглядом. Позади них на стене вывеска: «Где-т…» — последнюю букву заслоняет голова мужчины.

Элина на ходу трется щекой о рукав Теда и идет к другим фотографиям: вот человек в белой рубашке переходит улицу в Сохо, неся на плече мясную тушу; снова Бэкон — в студии, на тротуаре, рядом с человеком, который снят с женщиной на фоне вывески.

Подходит Симми:

— А с виду не скажешь, что он был алкаш, а?

— Не знаю, — рассеянно отвечает Элина, вновь глядя на человека с мясной тушей, — все фотографии какие-то печальные, пронзительные. С надрывом.

Симми хмыкает:

— Потому что они из прошлого. Все старые снимки кажутся грустными — на них запечатлено ушедшее.

Элина тянется к Ионе поправить чепчик.

— Хватит его тормошить, оставь ребенка в покое, — бурчит Симми. — И где же Тед? Купим ему наконец кофе.

Тед с Симми и Элиной сидят в кафе. Не в том, куда он хотел пойти, — под самой крышей, с видом на Трафальгарскую площадь, — а в полуподвале. И вдруг за чашкой кофе, посреди разговора с другом и любимой, в голове всплывает воспоминание. Будто он, еще ребенок, сидит на коленях женщины. Женщина в красном платье из скользкой материи, и Тед все время сползает с ее колен; он цепляется за ее руку, чтобы не упасть, и женщина смеется. Тед чувствует сквозь ткань ее платья, как она дрожит от смеха.

Такое с ним творится все чаще, с тех пор как родился Иона. Вспышки, проблески, будто издалека, как радиопомехи, прорывающиеся в эфир голоса с далекой станции, еле слышно, но настойчиво. Тени, мельканье, смутные образы — как рекламные щиты за окном набирающего скорость поезда.

Должно быть, думает Тед, с появлением ребенка заново переживаешь и собственное детство. Вдруг всплывают давно забытые воспоминания. Как то чувство, когда он пытался усидеть на коленях женщины. Тед не знает, кто она — мамина подруга, родственница, красивая коллега отца? — но живо, явственно помнит, как сползал с ее колен.